Российский агробизнес лоббирует повышение пошлин на сахар из Украины и Белоруссии и антидемпинговые расследования против конкурентов из СНГ. Глава холдинга «Разгуляй» Игорь Потапенко рассказал «Газете.Ru» о трудностях российского агропрома.

– Игорь, как вам пришла в голову идея заняться продовольственным бизнесом?

– Все получилось достаточно спонтанно. Мы поставляли нефтепродукты на Украину и по бартеру обменивали их на сахар, который затем продавали в России. На первые заработанные деньги купили сахарный завод, потом занимались комбикормами.

– Какую долю на рынке в итоге вы занимаете сейчас?

– По сахару – от 11 до 13%. По зерну – сложно сказать: на этом рынке много отдельных сегментов. На внутреннем рынке зерна мы контролируем в целом около 10%, по крупе – около четверти рынка, по муке – около 2%. Но надо сразу сказать, что нет ни одной компании, у которой доля на мучном рынке была бы более 5%: рынок очень сильно сегментирован.

Крупным экспортером при этом мы не являемся. Если в этом году общероссийский экспорт будет на уровне 10 млн тонн, то мы планируем экспортировать 500–600 тыс. тонн зерна.

– Вы экспортируете свою продукцию в основном в СНГ?

– Нет, основной экспорт идет в страны Средиземноморского бассейна и на Ближний и Средний Восток: в Турцию, на юг Европы, в Испанию, Израиль. В основном это фуражная пшеница и ячмень.

– Что сегодня более выгодно в России – создавать вертикально интегрированные холдинги или управлять отдельными предприятиями и занимать узкий сегмент рынка?

– Однозначного ответа нет. Есть прецеденты успешных агрохолдингов. Но на отдельных направлениях более эффективны локальные, отдельные игроки. Управление большим количеством предприятий обычно менее качественное, чем управление одним заводом.

Мы пока не научились добиваться синергии от консолидации активов. Если сравнивать эффективность нашей работы с отдельными прорывными хозяйствами, то мы находимся на уровне пещерного века: от лучших образцов наши сельхозпредприятия отличаются в разы.

Правда, у нас есть серьезное конкурентное преимущество – мы можем сравнивать разные предприятия, входящие в холдинг, и задавать ориентиры. Ведь когда у тебя один завод, ты можешь сравнивать его только с собой. Так что я все же думаю, что недалек тот час, когда мы будем более эффективны, чем отдельные предприятия.

– Но пока вы все-таки расширяете холдинг?

– Да. Мы сделали акцент на повышении доходности всех операций и поэтому будем развивать собственное производство сахарной свеклы. Мы подготовили к посеву 25 тысяч гектаров. Среднюю урожайность в 27 тонн с гектара вполне можно поднять до 35–37 тонн с гектара. Соответственно, в следующем году мы намерены произвести около 1 млн тонн сахарной свеклы.

– Насколько дорого обойдется расширение этого сегмента бизнеса?

– Вообще, иметь собственное производство свеклы в России очень затратно. Примерно 1 тысячу долларов на гектар стоит приобретение техники, и еще около 22 тысяч рублей составляют затраты оборотного капитала. Мы хотим произвести 2 миллиона тонн свеклы. Значит, нам надо иметь около 60 тысяч гектаров посевов. Это 60 миллионов капитальных затрат на приобретение техники и 42 миллиона долларов – затраты оборотного характера.

Но доходность по возделыванию собственной сахарной свеклы это окупает. Максимальная себестоимость сахарной свеклы у лучших хозяйств – 500 рублей за тонну. Мы же сегодня покупаем свеклу у хозяйств в среднем по 1 тысяче рублей. Рентабельность – 100 процентов. Поэтому игра, конечно же, стоит свеч.

– Вы арендуете землю для своих хозяйств или покупаете ее?

– В нынешних условиях более выгодно арендовать землю. Пока мы работаем только так, и покупать землю в ближайшее время не собираемся. Необходимо выбирать: или мы инвестируем в приобретение земли, или в сельхозтехнику и реконструкцию заводов.

Выбираем, конечно, второе. Покупать землю будем, когда появятся свободные деньги. Но пока их нет.

– 2 миллионов тонн свеклы хватит, чтобы на 100 процентов загрузить ваши заводы?

– Наши заводы сегодня могут переработать около 4 миллионов тонн свеклы. Правда, в этом году мы переработаем лишь около 2 миллионов 200 тысяч тонн. Но уже в 2006 году мы планируем поднять производство до 3 миллионов 400 тысяч тонн, а потом в течение четырех-пяти лет доведем мощности до 5 миллионов тонн.

– Вы намерены вытеснить с рынка украинский и белорусский сахар?

– Мы уже это делаем. Сегодня Украина производит столько же сахара, сколько потребляет. Конечно, украинские производители были бы не прочь увеличить объемы производства как минимум на треть – на 600–700 тыс. тонн в год. Но российский рынок пока для них закрыт высокими таможенными пошлинами. Казахстан и Белоруссия тоже нацелены на российский рынок и уже существенно увеличили объемы производства. Но и мы не сидим сложа руки. По белорусскому сахару сейчас введен режим одного таможенного склада и проводится антидемпинговое расследование. Мы надеемся, что оно завершится успешно и будет введена компенсационная пошлина, что ограничит импорт белорусского сахара в Россию.

– Помимо дешевого украинского и белорусского сахара, есть еще и контрабандный? Вы теряете что-то от таких поставок?

– Да, мы все ощущаем поставки контрабандного сахара. На слуху, к примеру, «таганрогская» схема. Все участники рынка понимают, что невозможно импортировать через Таганрог сахарное сырье, это просто невыгодно. Но его импортируют. Из отчетов поставщиков следует, что они привозят сахар-сырец большими судами, потом переваливают на маленькие, привозят в Таганрог, где мелководный порт, а оттуда на машинах со склада везут на завод. Сахар-сырец при таких затратах должен быть золотым! Скорее всего, эти поставщики тратят не ту сумму денег, которую они указывают, и недоплачивают таможенную пошлину: завозят 100 тонн, а платят, к примеру, за 80.

Еще есть в общем-то легальный импорт сахара из Казахстана и Киргизии. Эти страны ввозят к себе дешевый сахар из Китая, а потом, пользуясь режимом свободной торговли, гонят его в Россию.

– Ваша компания пошла по пути вертикальной интеграции, но вниз, а не вверх. Не предполагаете ли вы заняться дистрибуцией собственной продукции?

– Дистрибуцией и созданием брэндов мы никогда не занимались. Сегодня мы практически всю продукцию продаем пивоварам и оптовикам, которые занимаются фасовкой круп.

Но очевидно, что развитие нашего крупяного проекта без брэнда не имеет будущего. На развитых рынках, например в США, в пакетированном виде продается 90% крупы, под определенными брэндами. Поэтому мы намерены развивать собственный брэнд и сейчас ищем руководителя для этого проекта. Еще нам бы хотелось производить ассортиментный ряд по сахару, а не просто продавать его в пятидесятикилограммовых мешках.

– Не проще было купить уже существующий брэнд?

– Мы пробовали реализовать сделку с «Быстровым». Но выяснилось, что они работают в классе «премиум», который занимает в общем объеме реализации крупы около 5–7%. А мы все-таки ориентируемся на массовую реализацию простой фасованной крупы, без добавок. Проблема в том, что пока мы не знаем, в какую сторону будет двигаться потребление. Нам еще предстоит понять: то ли спросом будет пользоваться простая фасованная крупа, то ли – крупа, доведенная до степени полуготовности, с добавками. Вообще, я должен признать, что план по выращиванию риса-сырца нам пока более понятен, чем план дистрибуции рисовой крупы. Но мы эту проблему решим.

– Будущее вступление России в ВТО вас пугает?

– Вступление в ВТО нас отчасти даже вдохновляет.

Наше зерно, безусловно, конкурентнее европейского, особенно если тому не будет оказываться поддержка. Но с другой стороны – и пугает тоже. Некоторые отрасли агрокомплекса могут просто исчезнуть, например рисовая промышленность. А это – целые пласты населения и территории в Краснодарском крае.

Если государство не решит вопрос с мерами поддержки и защиты рисовой отрасли, то России, с объемом производства 600 тысяч тонн риса-сырца в год, никогда не тягаться с Китаем, у которого объем производства – 200 миллионов тонн риса в год. Поэтому мы надеемся, что таможенная пошлина в 70 евро за тонну, которая была введена в этом году, будет сохранена еще минимум на пять лет. Это решение сегодня находится на согласовании в правительстве. Плюс вместе с Зерновым союзом мы будем настаивать на введении тарифной квоты на рис, которая не противоречит нашему вступлению в ВТО, но будет адекватной защитой для российских производителей.

– Какая тарифная квота кажется вам оптимальной?

– 250 тысяч тонн риса в год. Сегодня Россия потребляет 650 тысяч тонн. Мы сами производим 200–250 тонн, 400 тонн составляет импорт. Введение в этом году пошлины в 70 евро мгновенно увеличило объемы производства риса-сырца на 100 тысяч тонн. Если будет введена тарифная квота, нам надо будет, в дополнение к нынешним объемам, произвести еще 100 тыс. тонн риса. Частично этого объема можно достичь экстенсивно, за счет площадей, которые уже существуют, но не эксплуатируются, частично – за счет повышения урожайности.

– Российские продовольственные компании сейчас начали продаваться иностранным корпорациям. Как вам видятся перспективы иностранного капитала в этом секторе?

– Я надеюсь, что владельцем российских продовольственных холдингов останется российский капитал. Поэтому мы также надеемся, что и государство будет оказывать посильную поддержку предприятиям, даже не столько финансовую, сколько административную. Например – усилит контроль за элеваторным бизнесом. Если сравнивать зерновой бизнес с нефтяным, то элеваторная инфраструктура – это то же самое, что и «Транснефть» для нефтянки – по сути кровеносная система. Однако, «Транснефть» сегодня – государственная монополия, а элеваторы может покупать кто хочет. На наш взгляд, в этом секторе должны быть ограничения, связанные с участием иностранного капитала, такие же как и в других стратегических отраслях: чтобы иностранная компания не могла владеть более чем 49% акций. Так мы исключим возможность проведения спекулятивных операций с зерном.

Газета.Ru